Призрак поезда

      В детские годы я собирал монеты и среди коллекционеров имел много друзей. Эйфория поиска, нахождение заразили меня. Радость изучения и секреты очаровывали. Среди собирателей монет ходили фантастически редкие золотые царские монеты, которые выпускались в XIX веке. Большой популярностью у Нижнеудинских любителей нумизматики пользовался Царский золотой червонец Николая Второго и их для обмена приносили случайные ребята. У меня не было средств, приобрести такую монету, и я упорно интересовался, каким образом им так повезло. Все счастливые обладатели хвастались, что нашли золото Колчака вдоль железнодорожных путей, за западным переездом и у песочного карьера. Я заболел золотой лихорадкой и стал часто видеть сны про денежный талисман, притягивающий деньги и удачу. Интерес к золотым монетам превратился в увлекательное хобби. Захлебнувшись восторгом, я читал истории и тайком ходил от стрелочного треугольника, на рельсах которого под арестом белочехов стоял золотой эшелон адмирала, вдоль пути. Я действительно находил медные полушки и копейки. Дела копить и собирать у меня шли не очень успешно. Коллекция моя росла с трудом и не приносила дохода, но я научился коллекционировать мифы и впечатления.

      Путейцы заметив, что я ищу золото Колчака, полу шутя, полу всерьёз, рассказывали мне о странном ощущении проносящегося мимо эшелона. Раздавался стук колёс, тряслись шпалы и дул ветер вослед прошумевшему составу в восточном направлении. Сигнальных огоньков было не видно. Стрелки сами лязгали. Не возможно было, вскочить на подножку золотого эшелона в таёжном молочно-белом тумане. Отряхнув объятие хладной ночи, эшелон по любому полотну проезжал, золота ярким светом рельсы озаряя. Распахнутые вагоны полные холодного блеска царского золота мечтали пробиться сквозь черную пустоту бесчисленных гор в Монголию. Ледяное золото грезило не отражать, а прогоняя темноту мерцать звездой, светить и гореть изнутри. После прохождения призрака поезда, падали желтой кровью монеты, не удерживаясь на рельсах, осыпались, а к шпалам прилипали, застревали в щебёнке. На путевом полотне мерцали, как ночные светлячки золотые монеты Царской России. Красивые империалы и полуимпериалы, золотые червонцы, полтины и русы, настоящие, такие, блестящие. Бедные старики и дети, волею судеб проживающие в страшной нужде ходили по железнодорожному полотну с перегонов и опорных пунктов в аптеку, на почту за пенсией и в школу, чтоб учится и дальше жить, и случайно находили монеты на счастье. По этой ветке шли обычные поезда. Машинисты, ведущие составы, золотые царские монеты не замечали. Блеска золота в грязи не видно было. Для материального благосостояния, богатства и торговли жадных людей монеты терялись под колесами поезда. Алчные и ненасытные люди далекие от совершенства тщательно искали монеты пробираясь по железнодорожной насыпи, собственных желаний тумане.

      В Николаевских золотых монетах запечатлена в драгоценном металле история огромной империи, рухнувшей в одночасье. Не хватало для всех места под щедрыми лучами ласкового Солнца. Луну затмил обман огненно-красного дыма в мрачном небе пустоты. Столетие мчится вперёд поезд призрак, колесами опираясь на мифы. Иногда проезжает по перегонам чёрный паровоз с пустой кабиной машиниста, походный штаб-вагон с наглухо задвинутыми шторами, пульмановские вагоны с золотым запасом и открытыми прозрачными дверцами. Заметая следы, не останавливается на нейтральных станциях, у семафоров, не берет пассажиров. В литерном поезде разочарований, адмирал думает о смысле жизни и продолжает чеканить царские монеты. Он забрал с собой штемпеля для чеканки с Монетного двора сразу после революции. Адмирал чеканил монеты Николая Второго для нужд Белой армии в огромных количествах в тяжелые годы Гражданской войны. Золотые червонцы с профилем императора были необходимы для торговли со странами запада. Вложение денег в монеты эпохи последнего императора гораздо было более выгодно, чем, в золотые слитки. Николаевские червонцы стоили гораздо дороже, чем золото, из которого они отчеканены. В темноте тихого безмолвия адмиралу снились пророческие сны о благообразном и серьезном Самодержце. При постоянной нестабильности мировой экономики инвестиции в золото самые надежные. Возможно, смысл жизни адмирал видел не в казенном русском золоте, а в вечности. Замирал, гудок эшелона на небольшой остановке, но не у перрона, а в глухом полутёмном тупике с упором поворотного треугольника.

      Цена блестящего и искрящегося золотого эшелона не для всех одинакова. Рыцарски благородный, прямой и честный адмирал дал обет не прикасаться к деньгам и определял цену золота отношением к нему. Не случайно ему досталось неразменное золото для осуществления высоких желаний. Человек долга чистое золото спасения не разменял на фальшивые деньги соблазнительных благ и дешевый покой. Бестолковая сделка не получалась. Истинные ценности мира честь, любовь и слава, не покупались и не продавались. Презренный метал, рассыпался мусором из золотого эшелона направо и налево. Адмирал не поднимал упавших денег. Заветные золотые монеты чеканкой очищенные обладали способностью из стынущей жизни возвращаться обратно в золотой эшелон.

      Подвижной состав несбывшихся надежд со счастливого пути следовал иногда на другой путь. Для него не существовало расписаний. С главного пути и примыкающего, и вновь по круговому маршруту. Золотой эшелон бродит по Великому Сибирскому пути к краю неба, спеша и никогда не доходит до пункта назначения. Суеверные обходчики станции Нижнеудинск, иногда видят стоящего бледного адмирала с золотым оружием – кортиком, у окна штабного вагона. Обладатель огромных золотых ресурсов выходит на рельсовый путь. Слышат путевые обходчики на шпалах чеканные шаги. Со скрежетом металла опытный полярный исследователь переводит вручную стрелочный перевод и соединяет пути. Съезд из двух стрелочных переводов и соединительного пути уводил от шумной повседневной суеты. Перекрёстный съезд перевёл адмирал с Великого Сибирского Ледяного похода по призрачному пути. Стрелочный указатель, показал в каком направлении, укрыл адмирал золотой запас империи и превратил эшелон в невидимку, увозящий из чистого золота не разменянный империал.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Разворот к счастью

      Малышом я произнёс свое заветное первое слово в присутствии мамы. Весь алфавит выучил вместе с ней и прочел свое первое слово. Не случайно оно было написано на паровозе. Мы жили в доме рядом с железнодорожными путями поворотного треугольника с тремя стрелочными переводами, криволинейными ветвями и тупиком с упором. Днём и ночью по этим рельсовым полосам разворачивались паровозы локомотивного депо. Паровоз заезжал, у моего дома переводилась стрелка, и поезд с разворотом на 180°возвращался на станцию, но уже на другой путь. Я улавливал все звуки и слова, запоминал сочетание предметов и названий и пытался кое-что воспроизвести. Многосильный паровоз тайным зовом влиял на живое общение. Паровоз умел думать о станциях, о рельсах, о депо, перегонах, погоде, стрелочном переводе и о пути. Смотрел паровоз вперед, в движении надеясь встретить смысл жизни. Совершенно неожиданно для всех я болтал с ним, когда он притормаживал. Огромный паровоз торжественно, как в сумрачном бирюзовом храме отсвечивал прыгающими светящимися знаками. Пыхтел паром, гудел чугуном, дрожал буферами, блестел рубином звезды, сигнальными фонарями и фарой. Свистел, скользил сцеплениями и курил трубой. Махал бледно-жёлтым флажком, клубился водяным паром. Романтик дальних дорог трудно дышал и торопился от стрелки по напряжённым стальным лучам со шпалами к поднятым семафорам.

      Паровоз удивительно влиял на мою речь. Рассматривая локомотив, я набирал фразы. Сидел, смотрел на удивительную живую машину и вслух называл загорело-золотые буквы "р" "о" "л". Под диктовку прекрасных сил делал невероятно сложную мыслительную операцию. Узнал буквы, сделал паузу и произнес звуки. По звучанию опознал слово. Думал. Пыхтел, как паровоз и осенило. «Роленков» была написана фамилия машиниста на кабине локомотива скорого поезда Москва-Пекин. Мой словарный запас стальной паровоз очень сильно увеличил. Самые любимые буквы были из фамилии машиниста открытым чистым сердцем тонко понимающего паровоз. В стеклянных глазах паровоза он мог прочитать печаль и счастье на двоих. Взаимосвязанные сердца их всегда были в пути на горящий свет. Они часть единого целого и вместе видели в картинках лазоревые рельсы, самое синее надзвездное небо и неземные сны.

      Богатства в те времена хворали обнищанием. В чужих успехах и истины метаниях среди золы сталь рельсов, ведущая к счастью, блекла. Машинисту разворотный треугольник предлагал выбрать путь или к совершенству или к счастью. Не просто постоянно возить грузы, людей, толкать и тянуть за собой десятки вагонов, но дождаться успеха или самому делать свои дни счастливые. Машинист, прекрасно сам сочинял счастливые дни, и они ему улыбнулись.

      Романтик чистой пробы машинист носил знаки различия - лычку, обращённую углом от плеча, и три звезды, первого класса квалификации. В центр азиатского материка, где ходили, горбами покачивая, только верблюды, звёздный миг отправляли лучшие паровозы и отличных машинистов. Обладающих отличным зрением машинистов, цветоощущением, точным глазомером, острым слухом доверяли трудную работу. Связанный с движением поездов большой массы, с высокими скоростями, в любое время суток и года, машинист сердцем не мог обмануться. Наблюдал за положением стрелок, показанием сигналов, сверялся с показателями давления в тормозной системе. По приборам видел, какая скорость разрешена на незнакомом участке, слушал голос, уведомляющий о приближении путепровода, переезда или моста. Машиниста не тянуло на курорт. Его манили Гобийские скрытые тайны для будущего, в прозрачно чистой дымке краски чёрного щебня, такие не видели обычные люди и искатели сокровищ. Сохранял хладнокровие и самообладание в сложных и нестандартных обстановках, если зимою в пустыне минус сорок и солнце смерзалось с песком. Летом жара горше горечи становилась за плюс пятьдесят. Принимал правильные и взвешенные решения, всегда смотрел машинист вперед, изредка оглядывался назад и мельком бросал взгляд, по сторонам рассматривая наследие солнечной династии. Первым уехал строить Трансмонгольскую железную дорогу, полностью меняющую древний мир полной изоляции. Шаг за шагом, за шагом – шаг по новым шпалам и рельсам, начиналось испытание горячего дыхания пустыней. Для увеличения надёжности состава с большой грузоподъемностью возглавлял своим паровозом. Они отстаивали свою правоту, не могли пойти врозь и катились одной дорогой. Машинист надеялся на мудрость и веру. Паровоз старался демонстрировать силу водяного пара. Бледное небо, как будто высохло на жалящем иглами солнце. Иссохший песок стекал, как вода с паровоза. Из нутра пустыни смотрела ничем не занятая пустота.

      В зыбких песках утопало пугливой монетою колеблющееся солнце. Песок скрипел на зубах, резал глаза. Горячий ветер опалял лицо. Воздух вокруг плавился, колыхался обжигающим маревом. Машинист, не стонал, не жаловался. Чем дальше он продвигался вперёд, тем дальше становилась пустыня, иссушающая его чувства. Он не отдавал себе ясного отчёта, где кончается его путь. Он находил силы, чтобы идти, идти без конца. В движении по покрытой тайной бесконечной пустыни Гоби надеялся, встретить смысл своей жизни. Пугаясь очередными миражами, где барханы превращались в топи, наш машинист и паровоз искали здесь хранилище знаний, прекрасный оазис, саму осыпанную счастьем Шамбалу. Веря, что в пустыне зацветут сады, и в сухих руслах рек заплещется вода. Раздвинув засов сердца, крылья росли из сутулой спины паровоза.

      Машинист мужественно, отважно прокладывал новые пути по горам из зыбучего песка и, наконец, на китайской границе в юрте посреди песков остановился. Осмотрел паровоз с длинною вереницей вагонов в обожжённых солнцем барханах у горла скал. Здесь, среди копыт верблюжьих отпечатков жизнь шла своим чередом, почти не меняясь на протяжении многих тысячелетий. С яркими впечатлениями ездил первопроходец по экзотическим субурганам и пагодам кочующим племён, через глухие чащобы пустыни до маленького монгольского приграничного с Китаем городка Замун-Ууд, сомонного центра Восточно-Гобийского аймака.

      Пути Монголии подобны разномасштабным и единым узам бездонного космоса. Стальные лучи упрямо и насквозь вывел машинист из Дорожных ворот через хребты и отроги на прямой горизонт чёрного сухого неба необъятной пустыни. Стирала лента дороги грани между пустыней и полуразрушенными остатками вьющейся хвостом дракона Великой Китайской стены. Хотелось быть лучше всех, радостней, богаче и с каждым мигом чуточку умней. Снова стать частичкой целого, живого, мощного, мчащегося паровоза. Почувствовать единство внутри, снаружи и в самом себе. В родном бешеном ритме вращения движущейся махины посреди пустыни быть собой довольным. В полу вдохе и полушаге осознанно реализовывался на пути. Больше не задумывался над смыслом жизни. Возможно, чарующая магия смысла жизни в зрачках менялась. Сердце тосковало и остро вспоминало утреннюю росу, ароматы чудных трав Сибири и лучезарные улыбки детей. Отчаянно захотел машинист опять вернуться на тот, ведущий к счастью, разворот. Протягивая руку счастью с середины пути, машинист заключенной в объятия пустыни, поспешил домой к разворотному треугольнику, где его ждали с женой маленькие ребятишки Роленковы Серёжка и Бориска. Машинист вёз им подарок дороже злата караванов, часть пустыни Гоби, издание Сокровенной истории Монголии и рукавички из верблюжьей шерсти хранящие тепло.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Звёздный обелиск

      Звёздный обелиск в виде граненого, сужающегося кверху столба, был памятник Героям Революции. Это был отличный композиционный акцент в архитектурном ансамбле сквера, улиц, домов и путей железнодорожного поворотного треугольника. Памятник-обелиск истории и культуры ещё был проводником на определённые улицы. Рукотворный монумент из высокой бетонной конструкции, состоял из нескольких сегментов, шестигранный в сечении. Стоял обелиск в центре сквера, вблизи зданий, на перекрестке транспортных потоков. Вершина обелиска имела пирамидальную форму и венчалась пятиконечной звездою. На гранях обелиска не было никаких рисунков. Звёздных высей письмена отпечатались на надписях у подножия обелиска. Капли росы слезами падали с неба. Под рассветным бледным небом, будто по правой и левой щекам, росою проливались памяти слезы.

      Словно над ковчегом в молчании голову склоняя, пролетали звёзды подобно страницам минувших эпох. Синь чудесного неба, рыдая, стонала по падающим звёздам на крылья гранитных плит. Древняя тайна в изваянии представала из очарования в яви. Взошла безбоязненно ранняя звезда перед восходом. С отливом перламутра обелиск тянулся к провозвестнике золотого счастья, утренней звезде. Часовой видел дальше и чувства смутные стали ясней. В небесном своде меркли бесследно созвездий брильянтовые узоры спаленные солнцем. Исчезли все звезды, а красавица утренняя звезда все светила и светила на ярком фоне утренней зари над обелиском.

      Золотом с тонкой линией алой переливалась звезда обелиска в лучах восходящего солнца. Обелиск был загадочный часовой Солнца. На вечных часах утренним солнцем объятого обелиска по теням определял время. По наименьшей длине его тени, в полдень, определял угловую высоту Солнца. Этот часовой механизм, был дан для самоуправления по плавным линиям рельсового путей. Направление на север наблюдал по направлению тени в астрономический полдень. Обелиск напоминал о живительной силе мечты.

      Солярный астрономический визир глядел в небеса, иногда опуская глаза на безымянную дорогу. Рядом с обелиском на земле лежали шпалы и рельсы соединённые стрелочным переводом. Ждали стрелки с нетерпением сигнала. Проходила минута, всходила заря. С утренней светлой звездою любовь вставала. Скитающимся составам хотелось вдруг летать, не зная проблем. Стрелки сердца переводил вручную и от часового прожитых дней направлял паровозы на нужный путь. Эту грань неожиданных поворотов обелиск видел. Он понимал правила перевода и устройство стрелочных переводов, запирания стрелок, назначение стрелочных замков и тормозных башмаков.

      Обелиск позволял блуждающему подвижному составу забывать о том, что было и переходить с примыкающего пути на главные рельсы. Стрелочник разворачивал желтый флажок, и молча странствующий паровоз, захлебнувшись лучами, шёл прямо в восходящее солнце. Сворачивал желтый флажок и заблудившийся порожняк шёл на боковой путь, сжимая свое бездолье. Маневровый паровоз, не сбиваясь с пути, кружился, мигая хвостовым сигналом в житейской суете.

      Светила тускло звезда обелиска. Скорбный обелиск собирал коллекцию слёзок. Слезы ото лжи и не понимания. Слезы от счастья и любви. Слезы от встреч и расставаний. Уходили заблудившиеся добрые люди, как уходят в небо грустные звёзды. Безутешными слезами залитому обелиску подъезжали два звёздных паровоза по рельсам и давали салют, долгим гудком провожая в последний путь почётных железнодорожников. Горечью скрученные сердца на куски рвались, тяжело расставались. Больше назад не вернуть улыбки и глаза искренние. Скорби слеза скатилась по щеке, не оглядываясь назад. Горькая слеза старенькой мамы, прошедшей путь по жизни нелёгкой. Небо слезы считало, каждой капле слезы сползающей из выцветших глаз, самого-самого человека родного. В страдальческих слезах отражался мир, и сухонькие пальчики, что дрожали и болели. В печальных слезах отражалось и то, что приснилось ночью. Беззвучно, без надрыва слёзы жгучие украдкой роняла вечерняя звезда. В капле слезы, словно маленьком зеркальце отражался обелиск, обычная железная дорога, небо немножко и закатное солнце.

      В сумерках над обелиском в еще не потемневшем небе загоралась счастливая вечерняя звезда, в синюю бездну вплетаясь. Закатное солнце окрасило фиолетовый бархат неба золотыми орнаментами рассыпанной звёздной пыли. Яркий чудный свет был прекрасен, унося всё минувшее прочь. Дивный свет попутно зажигал отблески красные семафоров вдоль стального пути и паровозные фонари, отмеряя жизни расстояния.

      Золотые закаты сгорали дотла в таинственной красоте. Хотелось быть распахнутою частичкою бирюзового звездного света. Любовь, это явь иль, всё-таки, сновидение или чарующий обман? Ночью стальные магистрали светили заманчивыми фонарями с цветом желтым и молочно-белым. Среди тёмных шпал на рельсовой стали, звезды выводя из грёз, долго-долго розовым жемчугом блистали. Мечты и сновидения от неба и до дна, насквозь пройдя, к кромочке неба в закатном солнце уводили привычно шедшие поезда знакомым ходом. Расстилалась неизведанная вечность алмазным блеском негасимым у не дрогнувшего пьедестала. Часовой времен не пятился назад и не открывал долгие дороги против часовой стрелки. Стрелки близились к нулю, а он совершал чуда из чудес. Ждал и восходящее солнце над обелиском любви соизмеряло все времена. В безмолвии растворившегося времени прозревшая стрелка перевела привычный курс на счастье и любовь.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Сцепщик вагонов

      В мои детские годы на воинскую площадку станции Нижнеудинск несколько раз в год прибывал железнодорожный состав, предназначенный для медицинской помощи тем, кто живет в отдаленных уголках Великого Сибирского Пути. В жару, и в лютые морозы вагоны на вокзале сцепщик составлял поезда спасающие жизни. В составе были паровоз, переоборудованные пассажирские в консультационный и диагностические вагоны, аптека, лазарет, кухня, вагон для персонала. В конце состава с нарисованными красными крестами был вспомогательный вагон с дизель агрегатом, для энергоснабжения.

      Все вагоны жили по своим законам, сцепщик сцеплял и расцеплял вагоны и паровозы, встречал и в путь отправлял. Вне пространства перрона стоял забытый вагон-церковь, тяжело поскрипывая. Сцепщик вагонов помнил 1897 год и прибытие первого поезда на станции. Счастливый он размахивал то красными, то желтыми флажками. Передвижная церковь, построенная во имя великой княжны Ольги Николаевны, была в составе первого поезда и использовалась для освящения строительства новых станций и перегонов. Вагон милосердия заблудился на сортировке времен, но многое по жизни видевший сцепщик в 1941 году прицепил его к военно-санитарному поезду.

      Сцепщик поехал на фронт в этом вагоне, сопровождая санитарный поезд. Долго просил отправить его на передовую. После контузии и ранения в беспредельной бойне были скитания по фронтовым госпиталям. Пуля вошла в лёгкое. Кисть была повреждена, ампутированы три пальца. Военной санитарной летучкой был доставлен в наше тыловое здание родной девятой школы. В ней размещался эвакуационный госпиталь военного времени, в котором принимали, размещали в палатах-классах, оказывали медицинскую помощь нежными руками и лечили в бинтах измученного ранениями сцепщика и бессильных больных. После фронтового ранения, он войной обожжённый, вновь убегал на передовую. Его возвращали и до окончания Великой Отечественной войны с военно-санитарными поездами, он эвакуировал раненых с фронта.

      Сквозь время, сквозь морозы и лазурные грёзы бежали поезда. Паровоз приглашал гудком нас длинным. Учителя школьную детвору гуськом водили по разным вагонам санитарного поезда проходить суровые медосмотры. Молоденькая сестричка и престарелый доктор все организмы просветили. Искали бронхит, очаговую плешивость и близоруких с белыми языками. Искали в легких шипение, плоскостопие, шумы на сердце, а также почек воспаление. С врачами мы не скучали. Терпели мы стеснительные, прививки и уколы. Слегка заикаясь, дружно орали у микроскопа в первом вагоне, что жалоб нет.

      Очнувшись от нашатыря санитарного поезда, старался угадать, ели в поезде счастливый вагончик. У смазчика, обходчика просил подсказки. Не вымолвив не слова, забрался по крутым подножкам в самый-самый последний вагон. На серой стене висел календарь с Николой зимним, рядом икона Яблочный Спас. Сцепщик постарел и превратился в седого старца. С наградной медалью «За оборону Москвы» на чёрной рясе сидел он у икон алтаря. Светлей озёр взгляд старца каждый миг был разный. Лик его как будто сиял добротой, а иногда был задумчивый и как бы строгий. Старому сцепщику стыдно было смотреть на падение земных и небесных миров, когда разрушились мосты между ними и родные становились резко чужими. Мне казалось, что он видит и мои не очень серьезные поступки. Меняющиеся взгляды глаз святых с икон с алтаря движимые светом тоже доискивались до причин моих движений сердца. В этом старом вагоне полном икон, с молитвою и постом, ездил старец по стальным магистралям немало. Не из окна видел, как эшелоны с новобранцами бомбили самолёты. Помнил фронт, казармы, крепости, потери, разрушения и победы. В мирное время, залечив душевные раны, сцепщик стал ездить в санитарном поезде на самые дальние перегоны тепло поздравлять и лечить пожилых ветеранов. В смутных отсветах и отблесках полузабытых прекрасных лампад и икон успевал помочь добру. Дарил частичку сердца тем, кому трудно и сироте и старику. Богословием икон утешал вдовьи слёзы, отогревал развращённые сердечки потерявшие счастье. Делал все, чтобы ссоры, раздоры забылись. Освящал вербы и куличи. Неравнодушно совершал крещение сирот, младенцев брошенных на вокзалах и глухих перегонах. Девочкам давал запоминающиеся имя Ольга, а мальчиков называл Николай. Тёплая лампадка грела неухоженные сердца сиротинушек у золота икон.

      В передвижном храме совершал с заплаканными слезами панихиды по усопшим воинам-землякам, сложившим свои головы на полях сражений. Слова старца грели дыханьем и звучали особенно торжественно в старинном белом стальном вагоне. Отмолил, отрыдал он друзей защитников смелых из танков расстрелянных и захваченных в плен. 9 мая особо поминал усопших воинов, за веру, Отечество и народ. Отрыдал, отмолил и врагов, которых мы не видели. Утрени и обедни совершал на перегонах под перестук колес мимо несущихся скорых поездов. Кадилом благоухал в белых нитях ладана у сердец с трещиной. Поминальные свечи плакали воском, слеза за слезою, источая тепло. Бездомной безотцовщине, слепой судьбой захваченной в плен, в тамбуре, в дар с бедностью и благодатью оставлял не чёрствый хлеб.

      Под стук колес за стеной проходивших поездов, вагон укрывал и спасал ангел крылатый. С вагоном, наполненным любовью, может быть, старый сцепщик связывал и наши детские сердца бессильной любовью. Возможно, я наивный и беспечный, вскоре буду человечный, способным сердцем этот мир познать. Не всё мне было понятно и не всё мною было разгадано. Хотелось не ошибаться, а чуточку стать проще и мудрее. Уходил молча, не прощаясь, из жара пристальных и печально-грозных взглядов древних икон медленно на перрон с маленькой искрой в движении сердца.

      Оставив жить нас выбирать судьбу по правилам сложной жизни. Как будь-то, завтра встретится, вновь должны соединенные сцепщиком миры, притворно гудел, длинный паровозный гудок разлучаясь. Медленно со скрежетом и стоном от воинской площадки, минуя перрон, поезд уплывал вдаль на перегоны встречать восходы. В беззвучном рыдании на дальних запоздалых перегонах ожидали вагон милосердия, в котором тайной улыбкой внутри светится огонёк свечи.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Обходчик пути

      Задумчивый шёл я по шпалам, как всегда по своей колее в школу. Блестела стальная полоса, не верил я в случайные совпадения. Неожиданно луч восходящего солнца окрасил сияньем иконным, словно в глубине сознания забытый путейский переулочек. Старенький домик №1 одиноко притаился у тупичка между насыпью железной дороги и краем каменистой реки Уват. Густые кусты сирени распускали цветов лепестки над не зарастающей стёжкой. В лазурной красе наугад летели облака над ласточкиным гнездом и седою крышей, отражаясь в реке и росе на заре. На пустыре огорода, размеренность царила и осевший покой. В речке чистой гольяны играли в прятки с пескарями. Из родничка случайные прохожие пили хрустальную воду через край. В покосившемся домике, тепло и уют хранящем, жил старый обходчик пути.

      Вздрогнул вагонами тяжелый состав. Заскрипели стальные тележки на рельсах и проплыли надменно мимо. Жалобным стоном ответили столетние сосны. Под металлическим мостом в пене прибывала вода. Уходили рельсы, не обрываясь к горизонту. Непризнанный хранитель путей, размахивая фонарём, шёл вдоль синей рельсовой стали.

      Одинокий старик всю жизнь проработал по уходу за путём на закрепленном участке. Непризнанный ангел-хранитель путей, размахивая фонарём, шёл походкой неспешной вдоль синей рельсовой стали. Пенсионер стоны рельсов слышал. Как любой работник железнодорожного транспорта, по привычке осмотрел состояние верхнего строения пути, искусственные сооружения, земляное полотно. Стараясь выявить неисправности и, по возможности, их немедленно устранить.

      Каждый день он обходил пути от станции Нижнеудинск до Курятского переезда. Добивал костыли, делал протяжку стыковых болтов и красил маячные шпалы и пикетные столбики. При выявлении неисправности пути, угрожающей безопасности движения поездов, и требующей ограничения скорости или закрытия пути для движения поездов, путевой обходчик, предпринимал все меры к остановке поезда или к приведению скорости движения поездов к соответствующему состоянию пути.

      Полотно в порядке, посторонних людей не заметил одинокий старик. Безмолвно полвека топтал бесчувственные камни щебёнки возле шпал, смазал стрелочные башмаки и переводил стрелки от тупика к путям. На распутье путей я и обходчик встретились.

      - Куда путь держите? – спросил я. - Здесь дорог много.

      – Иду по моему жизненному пути, - сказал обходчик. – Слежу за сохранностью.

      - Разрешите мне пойти рядом с Вами? - спросил я. – Нам по пути.

      - Осматривай, - сказал обходчик. - Я подстрахую.

      Каждый шаг мы вместе упрямо отмеряли надеждой и тревогой, в походе за мечтами, по сторонам поглядывая. Рельсы регулярно проверялись путейцами, но были дефекты, которые трудно сразу обнаружить после частного случая толчка. Обходчику показалось, что заметил излом рельса. Он подошёл ближе и всё осмотрел. Рельс не лопнул, торец был штатным. Выявилось ослабленное крепление стыковых болтов. В этом месте мог произойти угон пути и увеличение стыкового зазора. К вольному обходчику вернулись все страхи, накопленные во время своей предыдущей жизни, с сомнениями и неудачами. Даже стальной рельс может лопнуть. Он вспомнил трещину в рельсе шириной в два сантиметра. Прекращалось движение по перегону. Он сообщал в дистанцию пути. Проверил возможности объезда повреждённого места.

      Столкнулся с ошибками, совершенными им в прошлом. Он испугался и стряхнув с себя оцепенение, стал срочно ремонтировать путь. Страхи и сомнения закончились. Обходчику возвращалась радость, спокойствие и гармония. Движение не остановили, аккуратно пропустили вагоны под присмотром специалистов. Аварийная быстро оказалась на месте, все починила без простоев. Паровоз осторожно двинулся вперед. Схода подвижного состава не произошло.

      У каждого участка пути есть свой хранитель. Он молча следит, чтоб не случилось несчастье. Странный обходчик с болью в суставах старался жить мечтой, и быть счастливым и нужным даже сталкиваясь с трудностями и со своими страхами. Мечта помогала ему путешествовать по путям своей прошлой жизни. Чтобы жить, обходчику необходимо было мечтать, и тогда, он понимал, что кому-то нужен. В итоге это позволило ему быть счастливым.

      - Волшебник безопасности, - сказал я. – Вы добрый хранитель путей.

      - Не моя заслуга, - ответил обходчик, - О трудностях на этой дороге написано в инструкции. Я выполнил то, что помню наизусть. С этим может любой справиться.

      Вдалеке безвозвратных часов состав пыхтел, гудел, гремел, вздыхал тяжко. Раздавались паровозные свистки. Лепесток сирени золотистый, дыханьем бездонной вечности падал на краешек рельса. Треснутой ставнею и шторкой колышущейся домик, из путейского переулочка, подслеповато смотрел, как диск солнечного заката соединял небо и тайгу покрытую мхом. Казалось, покосившийся домик, хранящий тепло и уют, приоткрыл кривую калитку, кого-то ждал. Вдоль железных рельсов дороги по ступенькам исхоженных шпал, тяжёлой поступью давно минувших дней, узнанный ангел – хранитель не задув фонари, восходил к горизонту.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Тормозная площадка

      Гремел состав, паровоз дышал огоньками, летел вагон, сквозь болота и сосны к линии горизонта, возможно, приближался к сердцу очаровательной тайги. Ветер с запахом багульника обдувал вагоны. Шатаясь нелепо, я ехал в вагоне с тормозной площадкой. В части товарного вагона с приводом ручного тормоза и стоп-краном. Прошлые годы здесь размещались работники поездной бригады, обслуживающие поезд. На тормозных площадках таких вагонов располагались тормозильщики, которые по сигналу с паровоза вращением штурвала ручного тормоза приводили в действие тормозную систему вагонов. Потому через каждые три вагона в состав поезда включали тормозные вагоны. В мои школьные времена начиналось внедрение автотормозов, которые приводились в действие с локомотива на все оси состава. На вагоны этого типа устанавливали новое тормозное оборудование, при этом тормозные площадки не удалялись и я подхваченный ветром, с удовольствием уносился к зарослям багульника.

      Я всегда жаловался, что меня тормозят, не отпускают в путешествия, самостоятельные походы. Мне казалось, что мне не доверяли, не отпускали ездить на паровозах одного в тайгу на весь день. Горестным молчанием грусть сгибала плечи. Наверное, считали меня маленьким глупым ребёнком. Я терпеливо ждал чудес. Чуть зажжётся воскресный свет, ездил в тайгу с мамой и как зеркало, повторял за ней все поступки. Отражал все её хорошие качества, но и то чего не видно было на первый взгляд, чувства природы. Если тайга была тёплая и добрая, то и я старался быть добрее. В этом мире, полном тайн, загадок, красоты покидали проблемы, а радость жизни становилась почти осязаемой. Прекрасное чувство природы бурно входило в моё сердце. Восхищался красотой. Особо чутко воспринимал нахлынувшие чувства, и начинал задумываться, в какой форме исторгнуть их позже так, что дрогнули сердца и других людей. Я чувствовал, возможно, обладаю этим даром. Для меня тайга была живая, пробуждала зоркую наблюдательность, точность зрительной память. Я видел её и выражал чувства, которые не мог удержать взаперти. Я говорил с ней, наслаждаясь эмоциональными оттенками, раскрывая нараспашку сердце. Сильным толчком одушевлять природу стали подсказки моей мамы и хорошие, вовремя прочитанные книги.

      Там, в стороне от железной дороги и вагончика с тормозной площадкой, я находил неизвестную тропинку. Здесь не было ни рельсов, ни семафоров, ни знаков. Я полагался на то, что собственными видел глазами. И простодушно отпуская тормоза, собственными чуть слышно шёл ногами. Мной двигала радость первопроходца, не теряющего твердую почву под ногами. Шёл далеко в глушь каменных кустов. Стоял на осыпях, покрытым мхом, и снова шёл в глубину багульниковой тайги. Смотрел в далёкие дали и себе под ноги. В объятьях цветочной тишины стелющегося багульника, сердце отдыхало. Скромный и невзрачный багульник, влюбляясь в солнце, украсил собою все горные вершины. Невесть откуда взявшимися цветами сиреневым с пурпуром пламенем разгораясь. Трепетно раскрылись небольшие розовые лепестки. На веточках кустарника расцветали в огромном количестве и покрыли слегка лиловым облаком горно - таёжный мир. Смотрел, как в небе ясном и чистом посреди лазури приземистого кустарника догорала нежная заря. Восходящее солнце лучистое целовало рассветом обмелевшие камни и нежные цветы. Розовый лес сосновый золотые стволы, зелень кроны взметнул до небес красиво. В густой тайге снежно-розовые цветки багульника очаровывали прекрасно приторно - приятным ароматом. В сиреневых чудесах багульниковая тайга. Розовые лепестки сияли в щелях между камнями и в зеркалах родников с кристальной водой.

      В поисках багульникового горизонта в таёжном тумане и лучах восходящего солнца входил во вкус. Казалась, что в нём спрятана какая-то удивительная и никем не разгаданная тайна. Шёл догонять, а горизонт все отдалялся. На вершине красивейшей горы открылись прекрасные просторы. В прозрачном солнечном свете сияла линия вдали, где небо касалось земли. Багульниковый горизонт горел подобного по окраске и нежности свету утреннего солнца. Пытался, приблизиться, но не мог дойти до края багульниковой земли. Ощущал сердцем. Пытался заглянуть за солнечно-цветочный горизонт, но страдающий ветер шептал, зачаровывал у гранитных скал. Подаянием талым плакали белые берёзы. Слезами умоляла горная роса вся в радужных красках, напоминая, что ждёт и красноречивее слов смотрит растерянно мама. Глаза ее грустят, а она всё ждет и верит. Таёжное время наладило вдруг тормоза. Прекращая погоню за цветочной мечтой, нужно идти домой.

      Обратно я решил возвращаться не пригородным поездом с остановки опорного пункта. Выбрал старый маршрут. Вздумал на ходу запрыгнуть на тормозную площадку товарника замедляющего свой ход на крутой кривой с предупреждением. Недолго ждал. Пропустил пассажирский поезд. Вскоре появился желанный состав. Товарные вагоны и платформы колёсами в такт стучали, мелькали тормозные площадки. Во всю прыть бежал по насыпи к заветному вагону с желанной тормозной площадкой. Подпрыгнул и на ходу в ржавый поручень рукой вцепился. Не сорвался с подножки, не разжались пальцы. В фиолетовую даль убегали откос покрытый щебёнкой, пурпурный обман и болото с лунным льдом под кочкой. Недосягаемый багульниковый горизонт вновь отдалялся быстрее. Он был везде. Он был повсюду, на каждом шагу и в прыжке к тормозной площадке.

      Путевой обходчик с сигнальным рожком и кондуктор поезда товарного, не заметили мой удачный прыжок. Не путая стороны света, поезд стук, не прерывал. Не отказались тормоза. У счастья тормоза не работали, прекрасное, необыкновенное и сказочное было всегда рядом. Драгоценный миг-мгновенье уносил с собой. Встречный ветер нежно бил в лицо. Волосы и дрожащие плечи обдувал. В глазах застывали слёзы. Я реально чувствовал, словно лёгкими лепестками багульника летали перелётные птицы по краю бескрайней тайги. Светоносное солнце уходило за горизонт, пурпурно-золотым багульниковым закатом, окрашивая живую тайгу и ликующее небо. Мысленно стоял во времени обдуваемым ветром, шевелил онемелой рукой, явь, с отчетливой резкостью, перекрашивая в память.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Вербная узкоколейка

      Посреди бескрайней тайги, горных рек и Саянских гор, вдали от областных центров расположилась на Восточно Сибирской магистрали небольшая станция Нижнеудинск - настоящая глубинка. Великое пространство немыслимо без железных дорог и мы привыкли ездить по многопутным магистралям Великого Сибирского пути. В мои школьные годы, вокруг станции были забытые железные дороги преимущественно узкоколейные, малодеятельные. Были и подъездные пути. Я восхищался частью этого уникального мира, красоту которого многие люди не видели. Заброшенные железные дороги со временем деградировали, зарастали и уничтожались. Но меня продолжала интересовать их история, неординарное местоположение и своеобразная красота окружающего их пейзажа, заброшенные вокзалы, мосты. Среди болот и тайги, я часто видел земляное полотно с рельсами узкоколейной дороги, уходящими вдаль.

      Мы были любители железнодорожной старины. В выходные дни я, и мама выезжали на опорные пункты исследовать пути первопроходцев и прогуляться за черемшой, ягодами и грибами. Рано утром с перрона станции мы садились, наверное, самый медленный пригородный поезд. Сонное светило неспешно вставало. Гудок сигналил. Шипение, скрип, стук, скрип и мы, отправились в путешествие, по местам, где работал и собирал грибы мой прадедушка. Плыли за окнами скалы, хляби, озёра и дрожащая осинка посреди бесконечной тайги. В довольно глухой и малопосещаемой местности, замечали не слишком известное железнодорожное полотно и выходили на полустанке. Всегда надеялись, что сегодня совершим новое открытие, шагая по заросшим насыпям вдоль болот невиданных цветов.

      В нескольких километрах к западу от моста через реку Мара, в живописном месте через заболоченную местность чудом сохранялась с неправильным изломом, узкоколейная железная дорога заросшая вербами. В конце XIX века в этих местах строилась железная дорога через Евразию. Но горный участок оказался очень сложным для быстрого возведения основной магистрали наперерез горам. Вначале проложили вспомогательный путь, пересекая необозримую тайгу и проваливающиеся болота. Ускоряя и удешевляя строительство, уменьшили ширину земляного полотна в насыпях, выемках и на горных участках, а также толщину балластного слоя, укладывали облегченные рельсы и укороченные шпалы, каменные мосты. Привлекли сибирских крестьян и многие работы производили вручную, орудия труда использовали самые примитивные. Топор, пила, лопата, кайло и тачка послушно отворяли горы и осушали болота, с востока пробиваясь на запад. При преобладании ручного труда на вспомогательных работах, на сооружении основного пути работали профессионалы на новых мощных паровозах, снегоуборщиках, путеукладчиках и паровых экскаваторах под руководством талантливых инженеров. Для возведения мостов металлические фермы в разобранном виде доставляли в Одессу, а затем через Суэцкий канал, Индийский и Тихий океаны во Владивосток. Здесь их перегружали на железную дорогу и с морские птицами везли к местам строительства мостов через реки. Таким способом строили мост, через реку Уда.

      Но позже, при спрямлении главного пути основной ход был перенесён на несколько сотен метров выше от берега реки, обойдя болота стороной. При этом на топких местах вспомогательный путь был сохранён, с тупиковой станцией на малодеятельной ветке, получившей громкое неофициальное название Вербная узкоколейка. На карте нигде этот путь земной не был указан. В действительности она была настоящей малой колеёй, с боковыми ветками и подъездными путями. Отсюда в больших количествах вывозили лес, и для этой цели было построено много лесовозных узкоколеек. К ним на лошадях и таскали тяжеленные брёвна. По узкоколейке курсировали небольшие поезда, порой даже не каждую неделю и не быстрее, чем ходит человек. Сначала по ней ездили паровозы, потом мотовозы. Здесь не было ни поселков, ни дорог. Настоящий медвежий угол.

      Эти узкоколейки привлекали меня в детстве своим романтическим настроением, запахом шпал, возможностью почувствовать историческую атмосферу и побродить по брусничному раю настоящей тайги. Для нас они служили нередко единственным доступным и надёжным ориентиром в блужданиях по дремучей глухомани и выводящим нас к полустанкам. С развитием автомобильного транспорта и лесозаготовительной техники люди стали обходиться без них. Колея постепенно зарастала деревьями и становилась гармоничной и естественной с трясинами, кочкарниками, ягодниками и грибными местами. Заросшие просеки наглухо скрывались в тайге, сквозь заросли сумрачных лиственниц и пасмурное солнце осинника.

      Весной тянулась земляная старинная насыпь с корявыми рельсами на заросших шпалах вдоль еще неодетого болота. В этом просторе, от первого тепла весенних лучей, верба расцвела и нахохлившуюся нежным пухом колею, в красно талую аллею превращала. Светоносной дымкой белого пуха комочки к небу тянулись и склонялись вниз, до колеи. Расплескались, заискрились радужные краски света, радости и ласки. Манил пух её лёгких невесомых сережек, настежь открывая двери аллеи - колеи. От солнца влюбленного и жемчуга вербы, мама улыбалась, будто бы в танце о счастье поющая, вся золотая с пушистыми крыльями. Прижавшись щекой к веточке бело - перламутрового чуда, я шёл по вербной колее рядом с мамой со странными ощущениями тепла, и спокойствия одновременно. Возможно, пролистал дней пережитых своей маленькой жизни. Возможно, пробуждался заново при встречном солнце. Возможно, в сердце, себе заглядывая, видел за дымкой суть. Возможно, в ореоле святости, чарующей вестнице жизни мы радовались.

      За поворотом в поисках забвением пропитанных узкоколеек в ворсинках бархата первоцвета, я ржавой вагонеткой с оторванным крылом, царапал распахнутые вербные нежно - пушистые ветки и хвою сосновых сплетений. На исхоженных перекрёстках и на обочине, в сомнениях пробирался в будущее по стези, по которой уже кто-то оставил следы. С неуловимою радостью, слышал мамин ласковый голос со вздохом, с пьедестала вербной узкоколейки, проложенной сквозь соцветие памяти.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Крепкий лёд

      Рано приходила на станцию Нижнеудинск белоснежная зима. Снег всё падал и падал, одевая в наряд пушистый рельсы, шпалы, дома и улицы. Родители расчищали снег в переулочке меду путями разводного тупичка и нашим двухэтажным домом. Получалась небольшая ровная площадка с невысоким бортиком, отделяющим от сугробов рыхлого снега. Все родители работали на железной дороге и просили знакомого машиниста проезжающего паровоза в тупичок слить из бака немного воды для катка, чтобы любимая детвора могла порезвиться. Машинист и кочегар с паровоза заливали водой площадку. Вода замёрзла, получался небольшой крепкий Паровозный каток, радуя всех ледяной красотою. Вся соседская малышня после занятий в школе барахталась там каждый день. Все учились кататься и падать учились. Бодрящая, звенящая, хрустящая зима весело продолжалась.

      Мама купила и мне первые прогулочные коньки Снегурки. Я привязал их к валенкам и затем затянул небольшими палочками. Лезвие впереди выгибалось, и позволяло меньше застревать в трещинах камней и переезжать легкие снежные заносы. В скольжении я учился летать как вихрь по утоптанному снегу и с радостью встречать пушистые снежинки. Любил в дни морозные, запаздывая со школы, на коньках скользить по застывшему хрусталю катка. Снежинки золотом спускались, играя бликами чистейшей белизны. Казалось, под падающим искристым снегом, жизнь хорошую начинаю сначала, без плохих оценок. Пока снежинки таяли на розовых лицах, я не сомневался, что в снегу могу легко раствориться. С восторгом катался, мечтая о том, что не было и в будущем обязательно будет. В тайне мечтал попасть в секцию конькобежцев.

      Не быстро проходила трескучая зима, заметала снегами железную дорогу и Паровозный каток. Родители расчищали снег, машинист и кочегар с паровоза заливали водой площадку. Соседская детвора после занятий в школе на свежем льду барахталась. Над станцией и городом разносилась далёкая мелодия про влюблённые сердца. Эта далёкая мелодия со стадионного катка в наши сердца пробиралась.

      Каждый день, где-то далеко, на стадионе Локомотив работал лучший в городе покрытый толстым льдом каток. Временами возникал соблазн посетить наполненный веселеем стадион. В мороз суровый, очень колкий, мама меня с друзьями не отпускала посмотреть стадионный каток. Однажды в завьюженный день вспыхнуло солнце и мы друзья – одноклассники отправились в поход. Встретился я около железнодорожного вокзала с бывалыми друзьями и зайцем сел в уютно пахнувшую мазутом будку автомашины Спутник. Служебная машина развозила на работу локомотивные бригады по чётным и не чётным паркам. Фартовая машина следовала без остановок и на скользком повороте у стадиона сбавляла скорость. Открыв полу двери, и не испугался, шагнул по двум ступенькам лестницы вниз, и десантировал на ходу, на снежную дорогу. Упав, и совершил пять кувырков по ходу машины, в шоке подпрыгнул. Все в сердцах сказали, свежий воздух, полной грудью глотнув, что под руководством отчаянного путешественника Степашкина больше не поедут. Но он твердил, что всё в порядке и предложил продолжить путь дальше, ведь всех, кто молоток, ожидал стадионный каток.

      Стадион был огромен и разделён на две части. В одной, как бы погода ни шалила, одетые в яркую форму крутые сибирские удальцы футбольный мяч гоняли в снегу. Сердце стучало в груди. Во второй части стадиона, весёлой и желанной, с сияющими улыбками, в расшитых платках и вязаных шапочках, зигзагами и виражами, друг за другом скользили счастливчики по зеркальному льду. Мерзли щеки, а лёд чудесный переливался, сверкал, горел, как тысяча светил. Симпатичная девочка кружила в этом калейдоскопе огней и людей катка одна. Твердил Степашкин, что лёд чудесный. Мне, почему то всё не везло. Впервые сделал шаг со снега на сияющий лёд катка. Меня за руку никто не держал. Бух. Ах, промашка, разлетелись в сторону огоньки. На твёрдый лед падая, решил не скучать и попробовать прокатиться на коньках.

      На стадионе коньки считались спортивным инвентарём и выдавались школьникам по метрикам за деньги на прокат. Давали блестящие дутыши, гаги и хоккейные коньки. Коньки выбрал по размеру. Встал на весёлые разъезжающиеся коньки. Стремительно лёд разрезали они. Шлепнулся на скользкую замёрзшую воду. Вновь разлетелись сияющие и искристые огоньки крошечных гирлянд. Друзья, дети, папы, мамы, задорно и весело смеялись. Девочка улыбалась. Желая поумнеть и больше не ошибаться, вспомнил, чему меня учил Паровозный каток. Больше я не навернулся ни разу, осторожно к конькам и льду привыкал и после катания домой без больших синяков вернулся.

      Были знакомые школьники, занимающиеся в спортивной школе. Они носили с собой беговые коньки. Это были не обычные коньки, похожие на ножи, для скоростных полетов над упругим льдом. Удивляло меня длинное, очень тонкое лезвие, низкий легкий ботинок. Все в них было заточено, со скоростью кружить, по гладкому овалу катка, по хорошему льду, очень хорошему. Это был не самый популярный вид катания на коньках.

      Но я ждал крепкого льда на реке Уда и мечтал о коньковых переходах, этой зимой на Снегурках вездеходах по льду без снежного заноса. Скользил километры на коньках с лыжными палками с острыми наконечниками по прозрачному льду таёжной реки. Река Уда оказалась огромна, катайся бесконечно. Её скалистые острова, протоки и наледи оказались очень красивы. Прозрачный лёд казался очень тонкий, а скалы на берегу невероятно высокие. Мои мечты медленно сбывались. Новой зимой я всё дальше и дальше скользил в однодневных походах по удивительно красивым местам, обрамленным со всех сторон круто поднимающимися пиками Саянских гор. Панорамы зимних гор, наиболее труднопроходимых и малонаселенных в Сибири, сменяли друг друга на протяжении всего дня. Я осматривал богатейший растительный и животный мир, водопады, охотничье зимовье и капризные полыньи, замерзающие крайне редко. Приобрёл личный опыт и получил новые впечатления. Познакомился с новыми единомышленниками, вольными путешественниками, умеющими отдыхать от цивилизации в уникальных местах. Новой зимой обязательно начинал скользкий след прокладывать до кочевых племён, живших в горах Тофаларии. После встречи с таёжными оленеводами, по тем следам непременно возвращался счастливо домой.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Гулкий гудок

      Зимой температура на станции Нижнеудинск, в мои школьные годы, достигала 50 градусов настоящих январских морозов. Пелена ледяного тумана покрывала все железнодорожные пути, вокзал, ремонтные мастерские, депо и заснеженные деревья. С необъяснимою тревогой горизонтальная видимость падала в холоде колючем. Дальше полкилометра светофоры не было видно. Одетая в кристаллики льда, наша двухэтажная школа стала ниже ростом, несмело розовым цветом светила в этом белом царстве не застывающими соляными окнами. О приближении паровоза узнать приходилось только по звукам. Если устанавливалась температура ниже –40 °C сообщали по местному радио и над станцией гудел гулкий гудок. Он оповещал детей о резком понижении температуры, и в школу можно сегодня не ходить, лучше переждать мороз дома.

      Мама уходила на работу в линейную поликлинику при любых экстремально низких температурах. Мне одному дома было скучно, и в актированные дни я шёл в школу к первому уроку. Перед выходом на холодную улицу я стоял рядом с печкой в одежде. Наивно надеясь, что одежда дольше сохранит тепло, и мороз не успевает быстро добраться до тела. Выдохнул и вышел в бездну предрассветного утра, застывшую в мерцание. Пар изо рта замерзал, искрясь морозной пылью. Тёплый воздух я стал выдыхать в шарф, подогревая руки и лицо, чтобы не отморозить щёки и нос. Ёжась и переминаясь, с ноги на ногу смотрел сквозь ледяной туман в тёмно-фиолетовое пустое небо. Окрестности станции огласил гулкий гудок. Откликнулся одинокий паровоз живым гудком. В сухом помутневшем воздухе хрустел снег под ногами, иней налипал на ресницы, обжигались щёки. Стоячий мороз кусал через шерстяные варежки кончики пальцев и пробирал до самых костей. Покачиваясь из стороны в сторону и иногда подпрыгивая, я направился по шпалам вдоль рельс в родную школу.

      По дороге в школу прямо на заснеженных шпалах у переводной стрелки, увидел сидящую синичку. Подошёл к ней, взял в руки, она даже не шелохнулась. Почувствовав тепло моих рук, на мгновение приоткрыла чёрные, как бусинки, глаза и вновь закрыла. Одинокая синичка, сверкавшая чистыми льдинками, замерзала от холода. Согревать стал её в шерстяной варежке. Отдал пернатому другу часть своего тепла. С переводной стрелки свернул на пути, ведущие до кочегарки. Синички, замерзая, часто залетали в тёплую кочегарку греться. Проскользнув сквозь двойные двери, посадил птичку в коробку, на решетке у батареи отопления. Проверив собственной рукой, что ей комфортно и тепло, но не жарко. От кочегарки побежал в школу. Долго сидел на первом этаже и ждал друзей - одноклассников. Никто из одноклассников на уроки в морозы не пришёл. Уроков не было в неожиданный супер выходной. Учителя, закутанные в шерстяные свитера, одиноко ходили по школе. Я пошёл в класс труда и попросил разрешения сделать кормушку для птичек своими руками. Долго работал, строгал и пилил, старался, чтобы крыша и бортики могли защитить корм от снега и хорошо держали форму. Сжималось сердце без объяснений, вдруг, захотелось вернуться.

      Из школы пуститься в обратный путь и зашёл в кочегарку. Хотел пересадить птичку в более маленькую коробочку и отнести домой, но синичка внезапно вырвалась. Вспорхнув, когда-то подвижная, ловкая птичка осознала, присев на проводе, что избавляясь от простуды, вновь летать учиться надо. Махала сначала крыльями неуклюже. Затем быстро-быстро махала крыльями, от кончика клюва до брюшка промёрзшая синица. В порыве полыхающей радости начала летать под высоким арочным потолком кочегарки, присоединившись к другим птичкам. В фонарном свете наблюдал занимательную птичью суматоху. Возможно, отстаивала свои права в схватке с сородичами. Возможно, рассказывала о своём приключении. Я сильно обрадовался, что с ней все в порядке. Пытаясь её покормить, озадаченно положил в коробочку крошки хлеба из школьного буфета.

      Не загорались звёзды золотые над снежным сумраком тумана. Серебрились вокруг мохнатые тополя, узорчатый иней с ветвей, не стряхивая в белый ковёр под ногами. Обжигал горло и нос ледяной мороз, но я повесил кормушку. В своем сердце я нашёл тепло для птиц, не бросивших людей и оставшихся зимовать заодно с ними среди стальных магистралей. Мечтал приучить птиц к кормушке, в жгучий мороз не откладывал кормление. Очень грустно подошёл кормушке и насыпал горсть дробленого зерна. Совсем рядом громким чириканьем отчётливо раздалась синичка. В радость я не поверил. Ледяной плотный туман был братишка обмана переохлажденных кристаллов. С удивлением я поднял голову. Сквозь морозный рассветный розовый туман, через ветки, я сразу узнал волшебную птицу из бирюзового льда. Словно в сумрак морозного тумана скатилась звезда. На ветку тополя, села знакомая синичка и сверху вниз приветливо поглядывала на меня. Спасённая синичка смело залетела в кормушку и начала с аппетитом клевать корм. А потом с любопытством вылетела и очень ловко, вновь залетела клевать дробленую пшеницу. Позавтракав уселась в переплетении седых веточек. Сытая синичка распушилась, как шарик, засыпая, спрятала головку под крыло. Рядом озябшие, голодные и усталые воробышки к кормушке плотно прижались.

      Зеленели мерцающие льдинки морозного тумана от света, издалека размытых и неясных светофоров, стоящих вдоль рельсового пути. Белый по белому дым, что-то ожидая, стелился над тополями. Осколками лунными светили паровозные фары. В кочегарке паровая трубка сигнальным гудком загудела знакомый мотив, сквозь освежающую стужу зимнего утра Транссибирской магистрали. Откликались паровозы живыми гудками. Мне тоже пора было идти домой за дроблёной пшеничной добавкой.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Розовая заря

      По окончании учебного года в школе № 9 детям железнодорожников давали путёвки отдохнуть в пионерском лагере. Родители приводили нас к клубу имени Кашика для общего сбора. В большом зале клуба нас ожидала длинная цепочка врачей. Мы раздевались и по одному человеку, проходили медицинский осмотр у каждого врача. Меня всегда удивляло, что некоторых детей не допускали для отдыха, а оставляли подлечиться в городе. Счастливчиков рассаживали по автобусам и оправляли в путешествие за город по берегу вдоль русла реки Уда, в летний городок, окружённый лесом и горами.

      Загородное воспитательное и оздоровительное учреждение с названием «Заря» организовывалось на время школьных каникул. В пионерском лагере соблюдался определённый режим, в сочетании с физкультурой и питанием обеспечивался полноценный отдых. Нас распределяли по пионерским отрядам и самодеятельным коллективам по интересам. Вожатский состав формировался в основном из студентов педагогических институтов и учителей, увлекающих нас спортом, танцами, театром, фотографированием, интеллектуальными играми и туризмом. Нам очень нравились игры и конкурсы, массовые спортивные соревнования, костюмированные шоу и дискотеки. Я больше всего любил загорать на пляже и слушать истории по индейцев. Каждый день играли в футбол. В дождливые дни под крышей беседки мы читали стихи, песни пели и мечтали о туристических походах. Весь день мы находились на свежем воздухе. Спуски и подъёмы в лесу делали с нами чудеса. Возвращались загоревшие, немного уставшие и счастливые. Постепенно география наших походов расширилась до водопада и вершин возвышающихся над лагерем гор. Самый популярный был пеший туристский поход встречать рассвет в горах, который отлично заражал энергией.

      Когда устанавливалась хорошая погода, мы вместе с влюбленным в природу наставником и мастером спорта Мезенцевым Геннадием Михайловичем собирались в путь, подбирали удобную обувь, одежду и питание. Выходили из лагеря, наслаждаясь свежим запахом сосновой хвои. Размеренным шагом шли по горной тропе с каждым шагом всё дальше и дальше от лагеря. Понемногу набирая высоту, подымались на высокую вершину, чуть-чуть выше облаков. Вставали на стоянку на пике горы. Выбирали лучше место для отдыха от всех прелестей цивилизации. Сбрасывали наши рюкзаки и дружно строили палаточный лагерь для ночёвки на площадке с хорошим обзором горизонта и отправлялись собирать хворост для ночного костра.

      В ожидании ярких впечатлений доброжелательно провожали уходящее солнышко на ночной покой. Прятался за горизонт последний золото - изумрудный лучик, вычурно обилием красок окрашивая бледнеющее небо. Мы приветливо встречали на краю небес ясно разгоравшуюся блистательную вечернюю зарю. Сердце в её объятьях о счастье вспоминало. Ни тлея, просто нежно улыбнувшись, смеркалось печально сверкание золота. Медленно гасла прекрасная вечерняя заря. Темнел сосновый лес, воздух охладел, тускнела унылая гора. В тихий вечер час близкой молчаливой ночи наступал, даря надежду и радость ждать новую утреннюю зарю.

      - Любите просто жить, - говорил Геннадий Михайлович. - Всегда приносите счастье.

      В сказочном восторге мы быстро выбирали князя горы, управлять походным пиром и он высекал огонь, разводил костёр, готовил сытный ужин для всей компании. Прутиками, перекатывали печёный картофель в темно-пурпурных огнистых угольках. Пачкались в золе, остужали горячее лакомство в тёплых ладонях. Бутерброды и зефир в шоколаде, воздушный и нежный запивали горячим чаем. Ни взирая на утомление, улыбаясь, прислушивались, как в горах пело влюблённое эхо. Долго вместе с эхо пели песни о жизни, без фальши дополняя друг друга. Розовый огонь таинственно горел во тьме. Взлетали малиновые искры к шафрановой полярной звезде. Улетев, собирались в немеркнущие созвездия в ожидании, вместе с нами встретить нежно-палевую зарю. Мило звучали шутки, и с дымом разносились наши голоса по спящей тайге. У угасающего костра притягивались наши сердца в медленно раскрывающей прохладные объятия улетевшей куда-то чёрной ночи.

      В продолжительном холоде ночном радовало рассвета ожидание. Рассвет и зарю мы считали взаимозаменяемыми понятиями. Зарю мы встречали утреннюю или вечернюю, а рассвет мы встречали только утром. Перед восходом, горы, покрытые сосновыми кронами, оживали, потягиваясь от сна. Мы смотрели поверх всего земного, вперёд и вдаль, ожидая, вот чуть брезжит вдали чудо. Во мгле тревожной отделялся чудесный свет от тьмы, переплетаясь в причудливом узоре. Блестела лунная дорожка в чистой воде реки, петляющей среди островков. Звёзды бледнели и тихо гасли под первыми лёгкими лучами. На востоке не спеша, небо, реку и горы обнимая, робко появлялась долгожданная румяная заря. Сверкали мутно-золотые краски гор Саянских новизной. В сумерках ночных перед рассветом алела в небе полоса. Жёлтые и розовые оттенки горных вершин подчёркивали растекающийся яркий пурпур по небу. Горизонт светился в порфирном золотом лучезарном сиянии. Пылающая красно-янтарная полоса становилась всё шире. Зябкие сумерки уходили постепенно. Как сон цветной показался край багряного солнца.

      Красиво очень всходил багровый шар пламенеющего солнца. Долгожданная заря была частный случай рассвета, когда окрыляя сердца, восход солнца делал красным небо на несколько минут. Солнечные лучи, отражаясь от неба, на мгновение в золото превращали всё вокруг. Мы широко открывали глаза глядя на безумную радость земли и неба, где широта, соприкасаясь с далью, соединялись воедино. Границы между ними стирались, соединяясь во всеединство круга. Не стояло между нами преград. На миг, друг друга, дополняя, просто хотелось летать, но между нами появлялись пламенные птицы. Светом залитые стояли мы между небом и землёй. Неразлучно и неразделимый входил на крыльях лучистых обширный и чистый свет, в броню наших отогретых сердец до огненной средины. В теплоте и чувстве неземном с нежной тревогою, начинало, зарождаться, что то радостное, светлое тянувшееся к солнцу. Деревья и травы дымчато серебрились под розовыми лучами. Хрустальная росинка не ломая пунцовые крылья, загоралась янтарным огнём. Заблудившийся златой лучик поймал я в дышащие теплом ладони.

      Возвращались мы в лагерь в приподнятом настроении, рассказывали всем свои впечатления и ожидали новый поход, чтоб снова вернутся в царство чистых зорь. В нашей жизни казалось мгновенно проходили счастливые дни, но как лучшие уроки дружбы остались они в памяти. Всякий раз, встречая рассвет, исполнялась одна мечта, и я загадывал другую. Каждый год на каникулах я ездил отдыхать в пионерский лагерь «Заря» и понимал, что только в поиске обрету радость рассвета. Каждый сезон наш отважный отряд детей железнодорожников поднимался на вершину горы и всю ночь ждал рассвет и встречал новую зарю, отворяющую солнечные двери в бирюзовом небе. Каждое розовое утро мне казалось, что я знал, зачем это делал. Рассвет приходил в моё сердце тогда, когда ожидал и верил в озаряющий свет и чувствовал себя частицей мироздания.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария

Стрелочная улица

      В поисках смысла жизни или мечты, я с одноклассниками, рад был ещё куда-то пойти, но всегда возвращался к разводному тупичку с катающейся вагонеткой. На открытом вагончике малой вместимости с плоским дном в виде платформы, рабочие перевозили грузы по железнодорожным путям территории депо и кочегарки. После трудового дня они оставляли вагонетку в тупике. А мы по окончанию уроков её находили, ставили с земляного полотна на рельсовые пути и использовали, как пассажирскую вагонетку. Она была устойчивая на маленьких колёсиках и никогда не опрокидывалась, если мы заезжали на закрытую стрелку или в тупик.

      Трое одноклассников делали первый шаг, исправно отталкивая шпалы ногами. Медленно разгоняли ржавую вагонетку, вдоль распахнутых вагонов домов Стрелочной улицы. Все вперёд и вперёд катили. Все запрыгивали на тяжёлую неуправляемую вагонетку и беспечно мчались по стыкам и рельсовым прямым разлетам, сквозь свет, тень и запах мазута. Без жалости к себе, втроем мы улыбались судьбе в странном приключении на пути между старым паровозным депо, семафорами и тупичком кочегарки. На пути её следования встречались цистерны с патокой или платформа с колёсными парами или старенький вагончик. Познавая жизни суть, нельзя было просто так остановиться, трудно было замедлить ход.

      К счастью избегая столкновения, замечали указатель, в каком направлении переведена стрелка. Кто-то из одноклассников служил толкачом, а кто-то стрелочником. Он бежал и успевал переключить ручной стрелочный перевод. И тогда вагонетка везла нас по другому, безопасному пути. Рельсы терпеливо дрожали, в пустячном или в сбываемом блеске мечты. Мы задумчиво или просто молча, проезжали одиночные стрелочные переводы, обыкновенные, симметричные, перекрёстные и двойные изыски неопасного обмана. Полосатые чёрно белые стрелочные указатели твердо хмурили брови, зеркально отражаясь в многоликом рельсовом блеске. Подсказывала детская интуиция, непременно откроется, что-то новое и неизвестное. Чувствуя себя первооткрывателями, побывали в местах, где не бывал никто из школьников, и открыли для себя прекрасные новые возможности, удивительные машины, ремонтные мастерские, песочницу с подающей системой, столярку, угольный склад и утиль на свалке.

      Переключения стрелочных переводов на стрелочных улицах мы доводили до совершенства. Вагонетка двигалась в разных направлениях. При соединении нескольких параллельных путей стрелочные переводы располагались друг за другом на одном общем пути. Это было единственным управляющим действием открывать для себя новые сплетения путей, глухие пересечения и обсуждать различия ситуаций. Хуже всего было просто катиться, и сквозь сигналы семафоров наблюдать млечный рельсовый путь. Не делая ничего по замкнутому пути, не сворачивая до сбрасывающей стрелки выпрашивать у судьбы мечту. Бессмысленно, механически и монотонно катить в направлении на сброс, в никуда, что бы случайно не уехать с разгону на чужой маршрут с паровозным дымом.

      Оконечная ломаная и смешанная Стрелочная улица в глухих пересечениях и семафорном дыхании, располагалась под углом к основному, главному пути. Под дрожь дорожную и не ровный стук колес, шпал перебор вагонетка катилась, не сбиваясь со своего истинного пути. Не видать было вагонетке манящие чужие далёкие страны, кручи горные, прекрасные дали и синие океаны. По бескрайней магистрали не шумела вагонетка с грохотом и лязгом под стук колёс литерных поездов. Все пути и стрелки, по которым катались мы на вагонетке, вели к расплывчатым детством радужным мечтам. Слишком много мечтали. Ни одну из них мы не прошли до конца. Мечты легко перемещались от одной крайней стрелки к другой крайности. У каждого из нас был выбор своего пути. Это обычный путь любой мечты. В мечтах мы трудились, путь большой искали. Пройти, увидеть - пусть путями рискованными и опасными. И только в этом смысл понимали. Никто, за собой не тянул других, если они сами этого не хотели. Все понимали, что у каждого свое предназначение. Не было необходимости пытаться быть чем-то другим. И детской жизни все были нужны именно таким.

      Светофор, ограждающий данный путевой участок, открылся на разрешающее показание. Мы оставили старую труженицу вагонетку бережно в разводном тупичке на запасном срединном пути. Догадываясь, что от этой точки, будет начинаться бесконечный наш рельсовый путь. На основной магистрали стоял уже под парами номерной скорый поезд. Тусклый блеск мечты светил ярче. Радость встречная или порознь мыслями опять возвращение к началу пути. Мечты. Мечты. В недоумении, свою судьбу слепо вручали новым стрелочным переводам на проложенном пути. С наваливающейся грустью в ожидании смысла жизни, провожали взглядом на пути запасном рюкзак - вагонетку.

      Русин Сергей Николаевич

      Моя Тофалария