Зимой температура на станции Нижнеудинск, в мои школьные годы, достигала 50 градусов настоящих январских морозов. Пелена ледяного тумана покрывала все железнодорожные пути, вокзал, ремонтные мастерские, депо и заснеженные деревья. С необъяснимою тревогой горизонтальная видимость падала в холоде колючем. Дальше полкилометра светофоры не было видно. Одетая в кристаллики льда, наша двухэтажная школа стала ниже ростом, несмело розовым цветом светила в этом белом царстве не застывающими соляными окнами. О приближении паровоза узнать приходилось только по звукам. Если устанавливалась температура ниже –40 °C сообщали по местному радио и над станцией гудел гулкий гудок. Он оповещал детей о резком понижении температуры, и в школу можно сегодня не ходить, лучше переждать мороз дома.
Мама уходила на работу в линейную поликлинику при любых экстремально низких температурах. Мне одному дома было скучно, и в актированные дни я шёл в школу к первому уроку. Перед выходом на холодную улицу я стоял рядом с печкой в одежде. Наивно надеясь, что одежда дольше сохранит тепло, и мороз не успевает быстро добраться до тела. Выдохнул и вышел в бездну предрассветного утра, застывшую в мерцание. Пар изо рта замерзал, искрясь морозной пылью. Тёплый воздух я стал выдыхать в шарф, подогревая руки и лицо, чтобы не отморозить щёки и нос. Ёжась и переминаясь, с ноги на ногу смотрел сквозь ледяной туман в тёмно-фиолетовое пустое небо. Окрестности станции огласил гулкий гудок. Откликнулся одинокий паровоз живым гудком. В сухом помутневшем воздухе хрустел снег под ногами, иней налипал на ресницы, обжигались щёки. Стоячий мороз кусал через шерстяные варежки кончики пальцев и пробирал до самых костей. Покачиваясь из стороны в сторону и иногда подпрыгивая, я направился по шпалам вдоль рельс в родную школу.
По дороге в школу прямо на заснеженных шпалах у переводной стрелки, увидел сидящую синичку. Подошёл к ней, взял в руки, она даже не шелохнулась. Почувствовав тепло моих рук, на мгновение приоткрыла чёрные, как бусинки, глаза и вновь закрыла. Одинокая синичка, сверкавшая чистыми льдинками, замерзала от холода. Согревать стал её в шерстяной варежке. Отдал пернатому другу часть своего тепла. С переводной стрелки свернул на пути, ведущие до кочегарки. Синички, замерзая, часто залетали в тёплую кочегарку греться. Проскользнув сквозь двойные двери, посадил птичку в коробку, на решетке у батареи отопления. Проверив собственной рукой, что ей комфортно и тепло, но не жарко. От кочегарки побежал в школу. Долго сидел на первом этаже и ждал друзей - одноклассников. Никто из одноклассников на уроки в морозы не пришёл. Уроков не было в неожиданный супер выходной. Учителя, закутанные в шерстяные свитера, одиноко ходили по школе. Я пошёл в класс труда и попросил разрешения сделать кормушку для птичек своими руками. Долго работал, строгал и пилил, старался, чтобы крыша и бортики могли защитить корм от снега и хорошо держали форму. Сжималось сердце без объяснений, вдруг, захотелось вернуться.
Из школы пуститься в обратный путь и зашёл в кочегарку. Хотел пересадить птичку в более маленькую коробочку и отнести домой, но синичка внезапно вырвалась. Вспорхнув, когда-то подвижная, ловкая птичка осознала, присев на проводе, что избавляясь от простуды, вновь летать учиться надо. Махала сначала крыльями неуклюже. Затем быстро-быстро махала крыльями, от кончика клюва до брюшка промёрзшая синица. В порыве полыхающей радости начала летать под высоким арочным потолком кочегарки, присоединившись к другим птичкам. В фонарном свете наблюдал занимательную птичью суматоху. Возможно, отстаивала свои права в схватке с сородичами. Возможно, рассказывала о своём приключении. Я сильно обрадовался, что с ней все в порядке. Пытаясь её покормить, озадаченно положил в коробочку крошки хлеба из школьного буфета.
Не загорались звёзды золотые над снежным сумраком тумана. Серебрились вокруг мохнатые тополя, узорчатый иней с ветвей, не стряхивая в белый ковёр под ногами. Обжигал горло и нос ледяной мороз, но я повесил кормушку. В своем сердце я нашёл тепло для птиц, не бросивших людей и оставшихся зимовать заодно с ними среди стальных магистралей. Мечтал приучить птиц к кормушке, в жгучий мороз не откладывал кормление. Очень грустно подошёл кормушке и насыпал горсть дробленого зерна. Совсем рядом громким чириканьем отчётливо раздалась синичка. В радость я не поверил. Ледяной плотный туман был братишка обмана переохлажденных кристаллов. С удивлением я поднял голову. Сквозь морозный рассветный розовый туман, через ветки, я сразу узнал волшебную птицу из бирюзового льда. Словно в сумрак морозного тумана скатилась звезда. На ветку тополя, села знакомая синичка и сверху вниз приветливо поглядывала на меня. Спасённая синичка смело залетела в кормушку и начала с аппетитом клевать корм. А потом с любопытством вылетела и очень ловко, вновь залетела клевать дробленую пшеницу. Позавтракав уселась в переплетении седых веточек. Сытая синичка распушилась, как шарик, засыпая, спрятала головку под крыло. Рядом озябшие, голодные и усталые воробышки к кормушке плотно прижались.
Зеленели мерцающие льдинки морозного тумана от света, издалека размытых и неясных светофоров, стоящих вдоль рельсового пути. Белый по белому дым, что-то ожидая, стелился над тополями. Осколками лунными светили паровозные фары. В кочегарке паровая трубка сигнальным гудком загудела знакомый мотив, сквозь освежающую стужу зимнего утра Транссибирской магистрали. Откликались паровозы живыми гудками. Мне тоже пора было идти домой за дроблёной пшеничной добавкой.
Комментариев нет:
Отправить комментарий